сторону, не давая не то что прицелиться в себя, но даже опознать. Эйфория начинала вытеснять все прочие мысли, и уже никакой рассудок не мог помочь выдержать, не сорваться, не забыть ни о чем. Узнав под масксетями силуэт «Василиска», раптор за считанные секунды дорвался до него, в два шага вскочил на высящийся бронелист над башней и, обратившись вглубь пещеры, к людям, выскочившим навстречу и спешно рассыпающимся по стенам, со щелчком освободил ото сна сирены.
Когда усиленный до осязаемости вопль вбился между каменных стен, когда, отраженный, он выметнулся наружу, возвещая на многие километры вокруг о присутствии нойзмарина, Торчер уже слабо соображал. Он кричал, потому что не мог молчать, он сорвался и метнулся вперед, потому что остаться на месте было превыше его сил и он убивал, потому что хотел, жаждал этого больше, чем чего-либо. Первый падает, не успев подставить руки, и следом за ним падают вываливающиеся из черепа мозги, потому что половины черепа уже нет, она сорвана ударом когтей, сеющих за собой дугу крови, и, пока капли летят, пока трещат, испаряясь на силовом поле перчатки, рядом уже зарождается вторая дуга – от туловища, раскрытого, точно причудливая книга, в потолок. Третьего, кто упал на колени, раптор просто раздавил ногой, рассек наискось напополам собственным весом. И этого было мало, их было мало, и ему было противно, что враги, оглушенные акустическим ударом, слишком жалки, чтобы сопротивляться, чтобы хотя бы поднять оружие... и кто-то будет недоволен.